Музыкант нашего общежития
Сказать, что студенты, кроме занятий в институте, больше ничем не занимаются, было бы в корне неверно. Брат – студент - медик, эта такая скотинка, которая всеми правдами и неправдами постарается так себе построить жизнь, чтобы и учеба была не в тягость, а иногда и, забывая, про то, где он на самом деле учится, весело проводить время.
Сама учеба в медицинском институте, в общем – то не располагала студентов к пустому время провождению. Разброс клинических баз по всему городу, а также многочасовые переезды из одного корпуса в другой, настолько изматывали, что приезжая уже к вечеру, не хотелось сразу куда - то идти. Но молодость есть молодость. И стоило немного отдохнуть, как душа требовала развлечений.
Кто отправлялся на работу в детский садик, кто на дежурство в больницу, кто ехал разгружать вагоны, а кто и оставался в общежитии: готовил ужин, читал лекции, готовился к семинару или просто играл в карты или занимался любовью.
Только один из наших сокурсников, Саша Панкратов, брал в руки саксофон, и отправлялся на работу в один из центральных ресторанов города Омска, в «Маяк». По тем временам, а это было начало семидесятых годов, ресторан «Маяк», считался одним из самых больших кабаков в городе. Расположен он был в здании речного вокзала и соответственно находился на берегу реки, вернее двух рек – в месте впадения реки Оми в Иртыш. По преданию, на этом самом месте, когда – то и высадился первый отряд казаков под командованием подполковника Ивана Бухольца. Отряд был направлен в Сибирь самим Петром Великим на поиски золота в начале восемнадцатого века, но золота они не нашли, а вот крепость, и позднее город Омск заложили. Так вот в этом самом историческом месте и находилась самая большая питейная точка города.
Речной вокзал был, воздвигнут в начале шестидесятых годов двадцатого столетия. По замыслу архитектора он представлял из себя огромный 4-х палубный корабль, с соответствующим количеством этажей, с капитанской рубкой, мачтой. Длиной этот «пароход» был примерно 200 – 250 метров и занимал излучину Омки и часть Иртыша. В самом вокзале располагались билетные кассы, зал ожидания, подсобные и хозяйственные службы, администрация вокзала, гостиница и сам ресторан, занимавший добрую половину всего здания. Естественно сам вокзал функционировал только в летние месяцы, в период навигации, а в остальное зимнее время функционировал только ресторан и гостиница.
Зал ресторана поражал свое воображение. Находился он как бы на втором этаже, но потолки были огромные, не привычные четыре – пять метров высоты, а примерно метров десять, может и больше. Никто из нас высоту потолка не измерял. Правда, иногда поднимали взор к потолку и рассматривали множество пробок от шампанского, застрявших в потолочной обрешетке. При открывании шампанского пробка долетала до самого потолка и могла разбить осветительный прибор, а чаще застревала. Столики стояли в пять – шесть рядов по длине всего «футбольного поля» ресторана. Своими окнами он выходил и на Иртыш и на Омку. Сейчас и трудно представить, что все места в этом средоточии разврата и пьянства, были постоянно заняты. После семи часов вечера, если заранее не договоришься с официантками, не было никакой возможности пробраться в стены этого заведения.
Швейцар, неприступной горой стоял в дверях, на первом этаже, а толпа из 15-20 и больше человек, шумела, колготила, кричала, стучала в стеклянные двери, умоляла пропустить, но все было тщетно. Правда, временами подходили компании молодых людей, негромко стучали в стеклянные двери и швейцары Иваныч, или Михалыч, только им по одним известным и знакомым признакам, моментально пропускали очередную группу, и все затихало, до следующего прихода. Иногда официантки спускались к ресторанному входу, лениво обводили ожидающую толпу взглядом и не найдя в ней ни одного знакомого лица, в который раз бросали одну и ту же дежурную фразу:
Но толпа не расходилась, и все ждала счастливого случая, а вдруг появится какой-нибудь знакомый в ресторане и он тебя проведет, а там уже и столик найдется и своих друзей, поодиночке можно будет провести в ресторан.
Сейчас, даже трудно и представить, но главным действующим лицом в те времена в ресторанах считались официантки и швейцары. Только от них зависело, сумеешь ли ты попасть в ресторан или нет. Правда, можно было занять места и в обед, благополучно дождавшись вечера, но во всех ресторанах был обязательный перерыв с 17 до 18 часов. Посетителей выгоняли из зала, ну, а если оставляли, то никогда не обслуживали. Перерыв есть перерыв, значит надо отдыхать, а не работать. А были и такие точки общепита, которые закрывались на обед с 14 до 15 часов дня. Как раз во время обеда. В обществе равных возможностей каждый имел право на обеденный перерыв, и даже работник питания. Непонятно только было, для кого вообще были построены все эти столовые и кафе, закрывающиеся в обеденное время. Но этот пережиток социализма был успешно преодолен в годы перестройки и набирающего силу полуразвитого капитализма.
Сам контингент официанток представлял из себя огромную армию женщин неопределенного среднего возраста, без признаков всякого образования. По какому принципу набирались официантки, было невозможно понять. Были особы и пенсионного возраста, которые тащили подносы с едой и алкоголем и частично со своими пышными бюстами. Так со стороны посмотришь и не поймешь, то ли грудь несет официантка, то ли поднос. Мужчин, среди официантов не было. А если и были, то долго не задерживались, да и принадлежали они к лицам другой половой ориентации. Тогда еще слов как гомосексуалист или педераст не было в речевом лексиконе. Они были больше ругательными по своему значению. Широко они не рекламировались, а «голубизна» отдельных индивидов мужского пола особо не подчеркивалась. Ну не было при социализме половых извращений, а были только нормальные половые между мужчиной и женщиной. Да и сами супружеские отношения показывали в кино, как, что-то таинственное: мужчина в неизменных черных трусах по колено и в майке, а женщина в ночной рубашке от щиколоток ног до самого подбородка. При укладывании в постель такая молодая супружеская пара еще с головой укрывалась одеялом, да на экране медленно угасал свет, что и символизировало начало «этого самого». Слово «секс» больше было ругательным, матерным, а все производные сочетания от этого слова вслух не произносились. Когда же удосужились перевести это слово с английского, то оказалось, что оно нисколько не матерное (sex(англ.) – пол), а более привычное слуху, чем на буквы «е…», «х…» и «б….».
В общем крутобедрые официантки с достоинством несли свои отъевшиеся телеса на ресторанных харчах по залу и снисходительно, и даже с презрением смотрели на посетителей. Считалась эта работа не для сильного пола. Иной раз, придя в ресторан просто пообедать, можно было просидеть за столом минут тридцать- сорок. И никто к тебе не подойдет, а если не закажешь закуски, то тебе никогда не принесут даже бутылки пива.
О, пиво, этот двигатель ресторанного благополучия! Если его не завозили в ресторан, то зал был полупустой. Выручки никакой. Официантки скучали и погружались в ступорное состояние, которое оживало только после привоза пива. Понятие, как охлажденное пиво вообще отсутствовало. Официантки загружали полностью свой поднос пивными бутылками где-то в буфете и складировали их в свои тумбочки, откуда по мере надобности и для своих друзей вытаскивали на свет божий. Говорить о том, что это пиво было холодным нельзя. Чаще всего оно было теплым, но и такое в радость. Взять просто бутылочку пивка и выпить, ни у кого и в мыслях не было. Официантка с недоумением смотрела на такого тупого посетителя.
-
У меня план по закускам, так, что гражданин, пожалуйста, берите к пиву, что-нибудь горячего, а иначе я вас обслуживать не берусь, - обычно официантки выставляли такое условие, - у меня приказ директора, так, что быстрее заказывайте.
Да, пиво, в те времена, было страшным дефицитом. Обычно, мужики, да и студенты, тусовались между ресторанов и искали, в какой из них завезли пиво. Знали, что придется брать и горячее, и водку, поэтому соглашались на все условия со стороны официанток. И если, она тебя облагодетельствовала и вытаскивала из своей заначки несколько припрятанных бутылок пива, то и ты в конце вечера, должен ее обязательно отблагодарить. Счетов никаких никогда не выписывалось, а просто называлась сумма, иногда вдвое превышающая изначальную. Да, еще к этому фантастическому, виртуальному счету, ты должен обязательно добавить 5 – 10 рублей, что было по тем временам довольно значительной суммой.
Вот к примеру. Бутылка простого пива «Жигулевского» в ресторане стоила от 40 до 60 копеек. Существовали, правда, еще такие редкие сорта, как темное «Мартовское», да и «Славянское», но в основном продавалось «Жигулевское» пиво. Сто граммов водки стоили от 90 копеек до 1руб. 20 копеек. Самый простой примитивный «Столичный» салат примерно 60 копеек. Бефстроганов или бифштекс с картофелем фри стоили около одного рубля. Предел мечтаний это были цыплята «Табака», но те стоили полтора – два рубля. Ну, еще часто к пиву бралась порция сыра, или в лучшем случае селедочка под репчатым луком, но эти блюда стоили 20 – 30 копеек. Сыр густо посыпался солью и клиент ждал, когда на поверхности засохшего куска, появлялись капельки влаги. Вот тогда сыр был готов к употреблению под пиво.
Простой подсчет нам покажет, что если взять две бутылки пива, двести граммов водки, салат и что-нибудь из горячего, то потратишь примерно 5 (пять!) рублей. Поэтому студенты и могли себе позволить, раз пять в месяц, а кто и больше сходить в ресторан и погулять на славу!
Да, еще как гуляли. В том же ресторане «Маяк» такие истории происходили, в которые многие и не верили. Один из студентов нашего ВУЗа додумался вот до чего. В огромном зале ресторана, существовал еще один небольшой зал, он как бы находился на балконе основного зала, но там никто никогда не сидел, и официантки там никого не обслуживали. Там обычно уединялись парочки, да и картежники изредка перекидывались в карты. Высота балкона была примерно 4 – 5 метров. Просто так и не спрыгнешь, можно и ноги переломать. Так вот наш герой решил выступить перед знакомыми девчонками, которые сидели за столиком прямо под балконом.
Улучив момент, наш герой, уже, будучи в изрядном подпитии, сиганул с балкона вниз, да не рассчитал и упал прямо на стол, к своим подругам. Как он ноги не переломал, одному богу известно, а вот стол положил на пол, вместе со всей посудой. Это в кино показывают в вестернах, как ковбои ломают мебель в салунах, об свою голову и туловище, а в жизни, все куда более прозаичнее и больнее. Набежали официантки, администрация, потом милиция, стали акт составлять, подсчитывать ущерб. Нашему другу только и пришлось признаться, что случайно перегнулся через перила балкона, сознание помутнело, и упал на обеденный стол.
Студент был сынком высокопоставленных родителей, и дело постепенно замяли, а вот в ресторан его еще долго не пускали. Боялись, что может и не такое вытворить.
Другая молодая особа, «средь шумного бала», решила раздеться догола. Никто из друзей за столом ей решили не мешать. И вот представьте себе такую картину. Все кругом пьянствуют, оркестр, что-то играет, табачный дым коромыслом и вот посреди этого бардака, вскарабкивается юное создание, абсолютно голое на стол и начинает танцевать, под ритмы ресторанной музыки.
Вначале, этот стриптиз увидели отдыхающие совграждане за соседними столами, а потом уже весь ресторан обратил внимание на обнаженную стриптизершу. Первоначальный шок от увиденного зрелища постепенно перешел в улюлюканье, разнузданное веселье и смех с аплодисментами. Зрители поддерживали криками нашу танцовщицу, а вот администрация ресторана вначале не могла и поверить своим глазам, а потом, когда осознала, спохватилась и побежала стаскивать со стола девицу.
Да, попробуй, стащи, подойти к столу было невозможно, ведь ее все окружили со всех сторон. А девица, давай наяривать свой эротический номер. Так, что с полным правом можно сказать, что первый стриптиз был показан в Омске в шестидесятых годах двадцатого столетия. Правда, я не знаю, показывали ли стриптиз до революции в общественных местах, а, что в городе, в ресторане «Маяк», можно утверждать в полной уверенности.
А особенные чудеса разворачивались во время танцев. Солист оркестра с трагической интонацией объявлял:
После этих слов, толпа как бешеная срывалась со своих мест и летела, не разбирая дороги ближе к эстраде, где под модную в те времена музыку – шейк, отдельные личности уже во всю топали ногами и выделывали пьяно-угарные кренделя, заимствованные из русских танцев или кавказской лезгинки.
Характерными элементами танцев того времени являлись возможность каждому танцевать отдельно друг от друга. Образовывались кружки из танцующих людей, отдельно танцевали пары, все перемешивалось в бурном потоке. Никто не мог разобрать, кто с кем танцует. Танцевали все. Оркестр гремел и вот в этой какофонии звуков четко выделялся саксофон Александра Панкратова. Его тенор – саксофон выделывал такие звуки, лихо импровизировал джазовые композиции, что многие посетители ресторана ходили специально слушать саксофон нашего студента.
Ну, а Сашка старался вовсю. Обычно, когда оркестр заканчивал свою работу и демонстративно начинал собирать свои инструменты, кто-то из посетителей заказывал музыку, а цена исполнения песни в то время стоила примерно 10 рублей. Но кидали и четвертные. И если музыканты начинали собирать инструменты в 11 часов вечера, то можно быть в полной уверенности, что еще часа полтора они будут играть. Собственно и заработок в основном получался вот в эти самые часы перед закрытием ресторана.
Ресторанные лабухи знали психологию людей, и во время исполнения песен на заказ, всячески старались сократить любую мелодию, чтобы успеть в оставшееся время сыграть побольше мелодий и заработать больше денег. Для них было особенным счастьем, когда среди ресторанных завсегдателей появлялся мужичок с огромной суммой денег. Такой любитель музыки, заказав песню, тут же садился рядом с музыкантами и ждал ее окончания, чтобы снова заказать повторно полюбившуюся мелодию.
Из ресторанных мелодий тогда имели большую популярность еврейский танец «Семь сорок», или как еще называли «Без двадцати восемь», любая цыганская мелодия от «Цыганочки» до «Дороги дальней…», а также песни из репертуара Муслима Магомаева и набиравшего силу в то время Валерия Ободзинского. Мелодии зарубежных исполнителей были под строжайшим запретом. Если и попадала зарубежная мелодия на ресторанные подмостки, то основным условием ее исполнения для широкой публики являлись принадлежность певца к коммунистической партии зарубежной страны, ну по крайней мере сочувствовавшему ей. Надо было быть другом Советского Союза и тебя будут крутить на всех ресторанных подмостках. Таким вот «коммунистом» оказался Дин Рид, Шарль Азнавур, Карел Готт и все другие певцы из социалистического лагеря и дружественной Югославии.
Саша Панкратов, как и большинство солистов ресторанного оркестра, под конец своей трудовой музыкальной смены, был уже в дым пьяный. Но профессионализм, просто так не пропьешь. Оркестр играл, не фальшивил, а если, что и было, то в пьяном угаре трудно было и разобрать. И возвращался наш Александр ближе к полуночи и позже в родную общагу, загруженный полностью ресторанными закусками, водкой и с трехлитровой банкой пива.
Вот тут у студентов и начинался ночной праздник. Нельзя же оставлять добро на утро, вдруг прокиснет. Ничего не прокисало, все выпивалось, потом Панкратов брал свой саксофон и начинал выводить джазовые композиции, поднимая на ноги, уже не вовремя заснувших студентов. Да, какой тут сон! Стомфак гуляет! Еще Саша отлично играл на баяне, да собственно и музыкальную школу закончил по классу баяна, а уж с саксофоном обращаться он научился в армии. Так вот ночь и проходила, звуки саксофона перебивались разудалыми мелодиями на баяне. Стомфак веселился, стомфак гулял. Ближе к утру все успокаивалось и самые отчаянные гуляки оставались досматривать свои сладкие студенческие сны, а остальные, с помятыми рожами, спешили на крайне необходимый семинар или практическое занятие по стоматологии.
Вот об одной из таких ночей мне и хочется рассказать историю. Со мной в комнате, а всего нас жило четыре человека, проживал мой согруппник Вова Верховодов. Отчаянный весельчак и балагур, любитель хорошего застолья, выпивки, женщин и просто веселья. Возвращаясь из своих студенческих похождений, уже ближе к полуночи, заходя в комнату, он бесцеремонно включал свет и начинал проветривать комнату. Естественно, что в трезвом виде он вряд ли до этого додумался.
-
Спать надо со свежим воздухом, а не в затхлом помещении, - громко начинал он объяснять свое поведение, - легкие требуют притока свежести, а вы тут задыхаетесь.
И бесполезно ему было объяснять, что все уже давно проветрено, воздух свежий и в комнате температура сравнялась с минусовой температурой на улице. Вольдемар, так я любил его называть, настежь открывал окно, и благо бы ложился спать, так нет, куда-то уходил, и нам приходилось вставать и закрывать окно. Ну ладно если бы на улице была плюсовая температура, а то за окном минус сорок. Хватало и нескольких минут, чтобы в комнате был такой же колотун, как на улице. Приходилось вставать, шлепать по холодному полу и закрывать окно. Потом с трудом отогревались, про себя матеря нашего согруппника.
Такие проветривания Вова устраивал еженедельно, в зависимости от употребления горячительных напитков. Душа у него требовала свежести. А бывало, все пооткрывает окна и завалится спать. И опять же нам приходилось вставать и все закрывать. Из теплой постели не очень – то хотелось вставать. Мы все думали, как же его отвадить от этой дурной привычки. Случай представился. Возвращались мы с Сашей Панкратовым из «Маяка», загруженные под завязку ресторанным провиантом. Заходим в общежитие, в комнату, а там наш Вовочка, один, лежит трезвый в кровати и вроде бы комнату проветрил.
-
Что – то у тебя Вова, в комнате очень душно, не возражаешь, чтобы мы у тебя здесь проветрили, - предложил я своему согруппнику.
-
Нет, не возражаю, давайте проветривайте, - согласился Вольдемар.
Я подошел к окну, открыл настежь форточку, а за окном настоящая сибирская зима. Мороз под минус сорок. Холодрыга! Бр-р-р! Окно открыли и ушли допивать и доедать ресторанные харчи.
Зашли в другую комнату к Сашке Панкратову и я ему говорю:
- Санек, подбери похоронную мелодию на саксофоне. Сейчас сыграешь нашему Вовчику. Еще минут двадцать подождем и пойдем. Он все равно не встанет с кровати. Ему лень встать, закрыть окно, так, что пока подбирай свою музыку. Скоро двинемся.
Сашу не надо было долго упрашивать. Подобрал за несколько минут. Мы же пока выпили, закусили, выждали минут двадцать и пошли целой делегацией в комнату. Я открыл комнату и ужаснулся, за двадцать минут вся комната покрылась белым инеем. Стены побелели. Те немногие комнатные цветы безнадежно замерзли. В комнате гулял холодный ветер. Температура в комнате сравнялась с уличной. Но в кровати, «весь покрытый инеем, абсолютно весь», вспомнилась не к месту развеселая песня Эдурда Хиля, лежал наш Вова. Одни глаза торчали из-под одеяла, да и вся наружная растительность на ресницах, бровях и голове была покрыта толстым слоем инея. Только временами вырывались белые потоки воздуха. Но Вольдемар не сдавался.
Я взмахнул рукой, и Саша заиграл похоронную мелодию. Обстановка крайне благоприятствовала. Вова продолжал лежать, а Панкратов выводил похоронные звуки. Наконец-то Вова понял, что мы не собираемся закрывать окно и еще долго будем играть ему «похоронку» взмолился:
- Ну, ладно ребята, закрывайте окно, пожалейте цветы, уж если меня хотите заморозить, то при чем здесь они!
Цветы и правда были ни при чем. Окно мы закрыли, Вовку подняли с кровати и пошли в комнату допивать.
С той поры наш Вова никогда больше не проветривал комнату, а Саша Панкратов, часто еще играл похоронные мелодии, для любителей проветривания комнат в зимнее время.
|
