Четырнадцать минут

Врачу привыкнуть к чужой смерти очень сложно. Может только патологоанатомы ежедневно производящие вскрытия умерших больных, быстро к этому привыкают. Но если ты работаешь в клинической больнице, стараешься вылечить больного и видишь постоянно его страдания, заканчивающиеся смертью, то переживаешь за этого человека вдвойне. Конечно, не бьешь кулаками себе в грудь и не рвешь на себе волосы, но неприятный осадок в душе остаётся. Внешне это никак не проявляется, может раньше обычного волосы начинают седеть, но рубцы на сердце долго не заживают.

Еще хуже ситуация, когда вот – вот человеку осталось всего день-два до выписки, уже все швы сняты, больной ходит и тут внезапно: «Бац! Смерть!» Пока разбираешься в причинах, а человека - то уже нет. Вчера еще ходил по палате, радовался, что мы смогли победить его болезнь, а сегодня все закончилось так печально.

На войне человек погибает и все смерти списывают на врага, а если в больнице, то на кого? «Зарезали, убили, сволочи, фашисты! Вам не в больнице работать, а в концлагерях, где и проводить мерзкие опыты на людях!» Часто врачи слышат от родственников такие слова, вместо благодарности. Больно слышать, когда говорят, что «ваши врачи опять кого-то угробили». Знаю не понаслышке, как самоотверженно работают врачи, как спасают больных, выхаживают их, как малых детей. Это настоящие врачи. Те, для кого врачебная деятельность не просто профессия, а образ жизни, сама жизнь.

Выходит, виноват во всем врач? А если бы врача судили бы за каждую смерть в больнице, то через год в больнице некому и было лечить. Невольно напрашивается сентенция, больше связанная с рассуждениями о духовной и загробной жизни: «Бог дал, бог взял!» Ведь не специально же отправил врач на тот свет больного. Мне могут возразить, что по халатности врачей, часто происходят смерти, так это по халатности и это тема другого разговора, но если врач дни и ночи сидел с больным, лечил, выхаживал, в самом широком смысле этого слова, то тогда на кого вину валить?

Если на войне, как говорят фронтовики, к смерти быстро привыкают, то в больнице привыкнуть невозможно, в каком бы отделении не работал врач.

Здесь мне и вспоминается один случай, произошедший со мной в хирургическом отделении. После очередной пятиминутки- разгона у главного врача, еще раз напомнившего нам, что мало делаем плановых операций, стали мы подыскивать больных. Тут как раз на прием явился мужичок, примерно сорока – сорока пяти лет, страдающий заболеванием сосудов правой нижней конечности. Диагноз не представлял сложностей, еще десять лет назад в областной больнице города Кургана ему поставили облитерирующий эндоартериит обеих конечностей, и за это время никакого улучшения у больного не произошло, а только с каждым днем становилось все хуже и хуже. Главное усилились боли, не дающие больному покоя ни днем, ни ночью.

Мы с коллегой, хирургом решили этого больного прооперировать. Сама операция проста, как ясный июльский день. В нижней трети бедра произвести ампутацию и сформировать культю под будущий протез. Для меня, по молодости, тогда было еще дико направлять человека на операцию по удалению целой ноги! Но вы бы видели, как обрадовался больной, когда мы ему сообщили, что будем оперировать. Видно и, правда, эти бесконечные боли на самом деле так достали больного, что только в ампутации конечности он чувствовал своё избавление. Больного стали готовить к плановой операции: сдал все анализы, прокапали ему поддерживающих лекарственных средств, заготовили кровь необходимой группы и назначили день операции.

Меня еще тогда поразило состояние пациента. Ему через несколько дней оттяпают ногу, а он радуется. Да, самое главное, нога с виду абсолютно нормальная. Любой обыватель скажет: «Зачем такую здоровую ногу убирать?» Правда, совершенно отсутствовала пульсация на сосудах ноги. Кровь практически уже не циркулировала по венозно-артериальному руслу, но самое главное, если больному не ампутировать ногу, то в любую минуту мог бы оторваться тромб, закупоривающий сосуды ноги и вызвать немедленную смерть.

Наступило время операции. Больному дали масочный наркоз, и мы за четырнадцать минут отрезали больному ногу и сформировали культю. Вся операция прошла без всяких осложнений. Мы еще шутили с докторами: «Пирогов делал ампутацию бедра за 9 минут, а мы, чуть-чуть больше по времени». Так глядишь, и достигнем вершин прославленного хирурга. Уже на самой операции подтвердился диагноз, из всех магистральных сосудов почти совсем не бежала кровь. Все сосуды были просто залеплены тромбами. Мой коллега еще тогда произнес: «Вот такая дуля, не дай бог оторвется, и все. Сразу смерть!»

Послеоперационный период протекал гладко. Через семь дней сняли швы через один, еще через два дня все остальные. Заживление первичным натяжением. Больной бегал на костылях по отделению и радовался, что наконец-то он засыпает без всяких болей. Отсутствие ноги его нисколько не волновало. «Я теперь и по дому могу что-то делать, а то эта проклятая боль не давала ни минуты спокойно отдохнуть!»

Мы просто ходили по отделению и ликовали, что, как успешно прошла операция. Назначили день выписки и попросили пациента, чтобы жена купила и привезла ему костыли. Больничные необходимо было ему оставить в отделении. В день выписки утром приехала жена с детьми. Мы позвали нашего больного, он вышел в коридор, ему передали одежду, костыли и он довольный вернулся в палату.

Чтобы выйти во всей красе из больницы, включил он электробритву и начал бриться. В этот момент и все произошло.

• Смотрим, наш Николаевич, вдруг резко покраснел, - рассказывал потом сосед по палате, - и, перестал бриться. Я еще подумал, чего это он бросил так резко бритву на кровать. Потом стал валиться на бок, нет, вначале постоял немного, как столб, а потом стал заваливаться на бок. И прямо во весь рост рухнул на пол, что у всех тумбочки зашатались. Мы все к нему, а он раскрыл рот и только свист, откуда-то из груди слышен. Позвали врача, прибежал Николай Петрович, а больной наш уже и не дышит…. Вот беда-то, какая!

В этот момент мы сидели в ординаторской и заполняли последние документы на выписку больного. С этой страшной новостью прибежал к нам в ординаторскую врач:

• Все, ваш больной с ампутированной ногой умер. Скорее всего, тромбоз легочной артерии. На вскрытии все точнее будет.

• А, что нам сейчас делать? – спросил я у Альбины Григорьевны, нашей заведующей, – как сообщить о смерти жене. Ведь она же его только несколько минут назад видела живым и невредимым.

• Вот так и скажешь, Сергей, - изрекла наша заведующая, - твой больной, ты же его оперировал? Кто еще должен говорить кроме тебя? Шура сейчас на приеме в поликлинике, ему просто некогда, а ты иди и разговаривай с родственниками.

• Ну, я просто и не знаю, что и сказать?

• А много и не надо говорить. Скажи все, как есть, тут и выдумывать и успокаивать бесполезно и бессмысленно.

Пошел я с понурой головой в приемный покой, где ожидала своего мужа, отца своих детей, супруга уже покойного, нами прооперированного больного. По пути заглянул в палату, там уже сестры переложили Николаевича на кровать, а сверху прикрыли с головой простынею. Тут же лежала уже ненужная никому гражданская одежда, и, совсем новенькие костыли. Больные потихоньку все вышли из палаты и только лежачие, смотрели с удивленной горестью на то, что еще недавно было живой человеческой плотью. Продолжая свой путь, я все размышлял, и как мне придется все это сообщить жене. В коридоре уже неспокойно ходила женщина, почувствовала, что не всё гладко, с надеждой поглядывала в сторону палат.

• Вы, будете супругой Ивана Николаевича? – спросил я ее, не давая задать мне ни одного лишнего вопроса, - должен вас огорчить, ваш муж умер. Прямо в палате, на глазах у всех. Спасти его нам не удалось. Скорее всего, тромбоз легочной артерии. Примите мои самые искренние соболезнования, - оттараторил я, как робот, эти сухие официальные слова, стараясь не смотреть на женщину.

• Как, умер? – переспросила она меня, - этого не может быть. Ведь он только сейчас был в полном здравии. Я же десять минут назад с ним разговаривала. Вы меня обманываете!

• К сожалению, ваш супруг умер, извините, ничем не могу помочь, - прогнусавил я, - примите еще раз мои соболезнования.

На женщину, невозможно было смотреть. Она стояла и как бы размышляла, стоит ли верить этому молодому врачу или все-таки поверить!

Где эти все пошлые очерки о хирургах, где они в ослепительно белых халатах входят в палаты больных и благодарные пациенты с восхищением смотрят на них и шепчут слова благодарности: «Вот он наш, доктор! Наш спаситель! Он спас меня от смерти!» Здесь же я не жизнь спас, а наоборот, приблизил больного к смерти. Может он, с этими невыносимыми болями еще бы пожил. А тут ногу отрезали и все. Нет человека. Был, и нет. Стараясь не смотреть женщине в лицо, перетаптывался я на одном месте, и все думал, как бы скорее уйти из этого проклятого коридора, но не мог ничего придумать.

• Я, как заведующая отделением, - услышал позади себя спасительный голос Альбины Григорьевны, - могу только подтвердить, что спасти вашего мужа было совершенно невозможно. Эта болезнь несовместима с жизнью. Операция была сделана хорошо, все зажило первичным натяжением, но всему виной тромб, он оторвался и закупорил легочную артерию.

• Все зажило первичным натяжением, - вдруг поинтересовалась супруга покойного, - операция прошла хорошо?

• Все прошло замечательно, но мы не властны над силами природы и не могли предугадать, что с вашим супругом такое может случиться.

• Когда можно забирать тело мужа, - спросила женщина и только тут, видно до нее дошел весь смысл сказанного.

Она резко отошла в угол коридора, закрыла лицо руками и до нас стали доноситься всхлипывания, постепенно переходящие в рыдания. Альбина Григорьевна подала мне знак, чтобы я уходил, а сама позвала медсестру с просьбой дать успокоительное женщине. Но сестры уже давно приготовили валерьянки и только ждали сигнала. Они взяли рыдающую женщину за плечи и отвели в процедурную.

Когда Шура, мой друг, ассистент по операции, узнал о случившейся трагедии, он не мог вначале этому поверить. Хочется сказать несколько слов о моем друге, увы, уже безвременно покинувшего этот мир. Александр Ивкин мечтал уехать побыстрее в Красноярск, но отработал все три года, как и я в деревне. Хирургом Шура был, что называется от бога. Он мог дневать и ночевать в больнице, выхаживая больного. Искренне радовался, когда спасал очередного больного от смерти и также огорчался, если не мог спасти. Медикаментами районная больница была снабжена в обширном объеме. Правда были иногда перебои, но редко. В стационаре находились лекарства, которые в обычной городской больнице были большой редкостью. Если к нам приезжали по санитарной авиации областные хирурги, то поражались большому выбору медикаментозных средств. Ведь в областной больнице кроме глюкозы с физиологическим раствором практически ничего не было. Дефицит лекарств был страшный. И сейчас просто удивляюсь, в какой нищете находилось раньше здравоохранение. От врачей требовали невозможного, хотя не давали возможностей просто лечить больного, новыми современными средствами. Только кругом носились с этой пресловутой клятвой Гиппократа, которую толком никто и не знал. Выходило, что мы давали присягу врача, как в армии солдаты. Только почему-то другие специальности обходились без этой пошлой атрибутики. Никогда не давали клятвы железнодорожники, в честь братьев Ползуновых, летчики, в честь Икара или Можайского, математики, в честь Пифагора. Люди просто работали, получали хорошую зарплату и им было не до клятв. Вот только те, кто существовали на нищенскую зарплату, врачи, давали эту шутейно-скоморошную клятву. Военные дают присягу и им также как и врачам ничего почти не платят. Видно, чтобы полностью принизить труд врача, а в трудную минуту спросить с него: «Ты давал клятву? Тогда выполняй свой долг!»

Шура Ивкин выполнял прекрасно свою работу. Без всяких клятв. Работал, день и ночь. Спасал больных. Если стоматологи получали и получают благодарности в виде денег и коньяков, то хирургу в лучшем случае напишут письмо с благодарностью в газету. И в этот раз Ивкин был искренне расстроен.

• Ведь мы же так быстро сделали операцию, - рассуждал он, - всего за четырнадцать минут! Ведь не должно там быть никакого тромбоза.

• А ты будешь вскрывать труп? - спросил я его.

• Кому же еще? – проворчал он, - не отсылать же труп в Шадринск, судмедэкспертам. Это же больничная смерть. Сами оперируем, сами же и вскрываем, - горько пошутил он, - полное обучение по всей программе.

Вечером пошел я с Шурой на вскрытие. Как и все предполагали, обнаружил он у нашего больного полную закупорку легочной артерии. Вытащил осторожно весь этот тромб и разложил на секционном столе. Он представлял из себя большой кровяной куст, с мельчайшими подробностями, повторяющими все артерии и капилляры легочной ткани. Такое смертельное кровяное дерево, остановившее работу всего организма.

- Патологоанатомический диагноз полностью подтвердил клинический, - изрек Ивкин и молча, отошел от секционного стола.

Собственно нам больше ничего не оставалось в морге делать. Мы пошли к выходу, а санитарка Настя быстро стала зашивать суровыми нитками грудную и брюшную полости. Я на несколько секунд обернулся назад и в догорающем свете заката увидел труп без ноги с умело сформированной культей, зажившей первичным натяжением, кровяной куст тромба, сиротливо приткнувшийся на секционном столе и заостренные черты лица покойного. Ему уже было все равно, за четырнадцать минут мы сделали ему ампутацию или больше. Всё….