Умер, старик

В конце своих записок хотелось коснуться еще одного важного аспекта взаимоотношений между врачами и потенциальными больными. Эту проблему в медицине изучает деонтология, но в деревне, в районе, на селе особенно остро встают вопросы отношений между врачами и больными. Необычно сложно переломать психику потребителя бесплатной медицины, то есть больного. Советская власть очень крепко вбила веру в бесплатность оказания медицинских услуг и обслуживание, я подчеркиваю обслуживание населения. Плоды той бесплатности и наплевательского отношения к своему здоровью, мы пожинаем по сей день. Пока передовые доярки и знатные комбайнеры за лишний надоенный литр молока и намолоченный центнер зерна обвешивались орденами и медалями и получали баснословные по тем временам заработные платы, бедный сельский врач влачил жалкое существование. Он мог только жить на подачки, тех же доярок и механизаторов, в виде молока, сметаны, масла, мяса, птицы и всех овощей с приусадебного участка. Государство не стремилось и не стремится и сейчас достойно оплачивать труд врачей.

И вот как же ловко подвели идеологи марксизма-ленинизма под философскую платформу пресловутую клятву Гиппократа. Из которой выходило, что ты должен вкалывать на благо больных, безо всякой корысти оказывать помощь больному. Врач должен нести обязательства перед учителями, коллегами, учениками. Никому не причинять вреда, соблюдать врачебную тайну, лично совершенствоваться и отказываться от интимных связей с пациентами. Заботиться только о больном и его интересах. Нельзя было делать только эвтаназию и аборты. Естественно для своего времени она была очень большим достижением, задавая высокую нравственную планку. Поэтому не случайно, что в христианском мире она все-таки была принята.

В России клятву Гиппократа заменили на «Присягу врача Советского Союза», утвержденную в 1971 году, а в середине 1990-х сменили на «Клятву российского врача». В 1999-м Госдумой был принят и президентом Б. Ельциным подписан новый текст «Клятвы врача России», которую новоиспечённые медики должны давать в торжественной обстановке при получении диплома.

Во всех этих клятвах есть одна основа основ: врач всем должен. Ему же никто. Но суть этих клятв мало менялась. Заранее обрекался врач со своей клятвой принимать бесплатно больных и оказывать ему бескорыстно помощь, не вредить и облегчать страдания известными только ему средствами и способами. Взамен же он должен получать твердый минимальный оклад, несколько бесплатных ночных дежурств и возможность дежурить сверхурочно в стационаре или на скорой помощи сутками, и в виде компенсации за свое подорванное здоровье получать сущие гроши.

Если больной, как говорится настоящий больной, то с ним общаться просто. Ты выписываешь ему определенные лекарства, проводишь специальные манипуляции или даже делаешь ему операцию, а он взамен должен только неукоснительно следовать твоим указаниям. Но, а если больной симулирует свое заболевание? Как с ними обходиться? Ты ему доказываешь, что болезни у него никакой нет, а он гнет свое, что умирает и только больничный лист спасет его от смерти.

Очень сложно обходиться с больными, симулирующими свое заболевание. Да, может и не симулирующими, а внушившими себе, что они очень сильно болеют. Такой пациент нуждается больше в психиатрической помощи, чем в терапевтической или хирургической. И такому больному сложно, что-то доказать: «Доктор! У меня вот здесь болит, и все! Ночами не сплю, маюсь!»

Посмотришь такого больного, соберешь целый консилиум из врачей разных специальностей. И так и сяк вертишь, вроде бы здоровый, да ничего и не должно болеть. Назначишь пациенту сделать кучу мыслимых и немыслимых анализов. Всюду норма. А больной не перестает жаловаться на боли в животе или в спине. Где сможет придумать боли, там говорит они и есть. Идешь и к заведующему поликлиникой советоваться: «Что делать?» Тот советует, надо наблюдать, кладите в стационар, обследуйте или пусть амбулаторно ходит и анализы сдает. Проходит такой мнимобольной неделю на больничном. Спрашиваешь: «Ну, как, легче стало?». «Вроде бы полегче», - отвечает. Закроешь больничный, отправляешь его на работу, а он через неделю снова появляется на приеме.

Когда такие больные появляются у терапевтов, то тем проще, поставят диагноз «Вегето-сосудистая дистония» и дело с концом. А какой прикажете хирургу диагноз ставить? «Межреберная невралгия» или «Миозит мышц бедра?». Очень популярным был диагноз «Тромбоз геморроидальных вен» или попросту геморрой. Но с этим заболеванием больной не может долго ходить на больничном и лечиться амбулаторно. Надо делать какое-то оперативное вмешательство. Да, и сами больные не любили, когда в больничном листу выставлялся этот диагноз. Ведь вся бухгалтерия, работающая на том же предприятии знала о всех болячках своих работников и разносила, как сорока по лесу тайны человеческого организма. Это сейчас стали в больничном листе не писать диагноз, а раньше любой в поселке знал, сколько Манька сделала абортов, и сколько Ванька времени страдал от поноса. Врачебная тайна в основном и сохранялась врачами. Были в моей врачебной практике и печальные случаи, были и анекдотичные. Были и врачебные ошибки, за которые расплачивался своей жизнью сам больной. Но чаще сами больные, вернее их родственники, были виноваты в трагическом исходе заболевания.

Вспоминается один случай. Дежурство в больнице не предвещало никаких трудностей. Тяжелых больных сами заведующие отделениями посмотрели, после операции было всего шесть человек, да и то все готовились на выписку через два-три дня. В роддоме дежурили квалифицированные акушерки, да и на скорой помощи работала опытная бригада. Можно было пораньше завалиться в постель, почитать на сон грядущий интересную книгу, а утром отрапортовать на планерке, что дежурство прошло без всяких происшествий.

Ближе к двенадцати часам ночи, когда уже сон забирал в свои объятия, раздался стук в кабинет дежурного врача.

- Сергей Степанович, проснитесь, тяжелого больного привезли, по всем признакам «Острый живот», - раздался из-за дверей голос фельдшера, заведующей отделением скорой помощи.

- Да, не сплю, - отозвался я, - видишь, еще даже свет не потушил. Где больной, у вас на скорой?

- Нет, его в хирургии оставили. Мы вам сейчас всё объясним.

Одев ботинки, я прошел в отделение скорой помощи. Машина была на вызове и только диспетчер с санитаркой сидели за столом и пили чай.

- А, как это больной оказался в хирургии?- поинтересовался я.

- Вы, не поверите, буквально несколько минут назад нам позвонили из хирургического отделения и сказали, что у них на крыльце сидит дед, очень старый. Держится руками за живот и стонет. Сестры из отделения вышли и обнаружили его полулежащим на крыльце. С дедом была рядом какая-то женщина. Она только сказала, что у ее отца боли в животе в течение трех дней, и они привезли его на операцию. Больше его стонов они слушать не хотят. Надоел он им и делайте, что хотите. Сама же села в машину и только ее и видели. Мы пытались её остановить, расспросить как фамилия, из какой деревни, давно ли боли в животе у деда появились. А она в ответ: «Вы, больница, вот сами и разбирайтесь с больным».

- Ладно, я пойду в хирургию. Посмотрю, - и вышел из поликлиники.

До хирургии нужно было пройти всего пятьдесят метров. Вся территория была ярко освещена фонарями и заблудиться было невозможно. Первое время по всей больнице можно было передвигаться только с карманным фонариком. Темнота стояла жуткая. Сколько раз не говорили главному врачу, чтобы повесил фонари, он всё больше обещал и лишь только тогда, когда его жена, работающая невропатологом в нашей же больнице, во время дежурства упала в яму и здорово ушиблась, наш начальник подсуетился и расставил фонари через каждые пять метров.

Сейчас уже можно было книгу читать, прямо на улице. Всё кругом освещалось. Издалека было видно, что в хирургии происходит какое-то движение. Горело несколько окон в процедурной и перевязочной. Дверь в хирургическое отделение была открыта. Меня уже ждали и сразу же провели в чистую перевязочную. На кушетке лежал старый дед и слегка постанывал. Руками он держался за живот и было видно, что его беспокоят сильные боли.

- Здравствуй, дедушка! – поздоровался я, - как дела? Болит?

- Ой, сынок, болит, нет сил. Я уже три дня говорил своим дочерям, чтобы отвезли в больницу, а они мне: «Грей грелкой, отец, да отстань от нас! Своих дел хватает!» Сегодня совсем стало невмоготу. Ни таблетки, анальгин, ни грелка совсем не помогает, а всё хуже и хуже. Видно смерть пришла!

- Подожди, дед, себя хоронить, давай вначале я вас посмотрю. Приляг на спину, да ноги немного сожми в коленках.

При первом же осмотре было видно, что живот у деда напряжен. Любое прикосновение, особенно в правой подвздошной области, вызывали у него острую боль. Сомнений не было. У больного острый аппендицит, в самой последней стадии, с явлениями локализованного перитонита. Медлить уже было нельзя еще вчера и надо срочно делать операцию. Я распорядился взять общий анализ крови по «cito», то есть быстро и сказал, чтобы вызывали дежурного хирурга вместе с анестезиологом и операционной сестрой. Вначале думал, что один прооперирую, как дежурный врач, но по клинической картине у больного явно появились явления перитонита, а для этого необходима ревизия всей брюшной полости. Одному хирургу, без ассистента тяжело справиться, надо помощник.

Пока больного готовили к операции, заполнил я больничную карту стационарного больного и стал ждать бригады. Привезли Шуру Ивкина с операционной сестрой. Анестезиолога не нашли, оказывается она уехала на несколько дней в город и за неё приехала анестезистка.

Шура первым делом пошел посмотреть деда и через несколько минут вышел и сказал, что операция будет тяжелой. Когда же узнал, что дед в течение трех дней грел живот и вообще расстроился.

- Нагрел старик аппендикс здорово, - сказал Ивкин, - чует мое сердце, что он лопнул, буквально несколько часов назад. Придется покопаться. Да, уж не привыкать! Скоро там деда в операционную доставите? – обратился он к сестрам.

- Александр Георгиевич, - раздалось из дверей операционной, - можете мыться. Вы вдвоем будете оперировать?

- Конечно, случай тяжелый, как бы общий наркоз не пришлось давать. Пойдем вначале под местной анестезией, ну, а потом… видно будет. Масочный наркоз в таком возрасте не желателен.

Быстро взяли деда на стол, сделали операцию и вытащили гангренозный отросток, частично перфорированный, прорвавшийся. Благо наш пациент был худой и вся правая подвздошная область четко просматривалась. Часть содержимого лопнувшего аппендикса мы по возможности убрали и тщательно промыли брюшную полость физраствором.

В молодом возрасте очень сложно бороться с перитонитом, а тут такой пожилой возраст. Если бы живот не грел, то все прошло гладко, без осложнений, но в данном случае мы больного боялись потерять прямо на операционном столе.

После операции старик чувствовал себя удовлетворительно. Дочки ни разу после операции не пришли к отцу. Я попросил постовых сестер, чтобы позвонили в деревню и пригласили проведать своего отца. Но к телефону никто не подходил, к нам тоже никто не звонил. Как будто и не существует человек. Так брошен на крыльце больницы, а там хоть «трава не расти».

К деду так никто и не пришел. Он еще просил, чтобы кто-нибудь из родственников приехал, позвонили им. Никто даже не поинтересовался его состоянием.

Через четыре дня наш пациент внезапно к вечеру скончался.

- Вот же дети, как поступают с родителями, - возмущался Ивкин, - сейчас скажи дочерям и обвини их, почему отца срочно не привезли в больницу, так они тебя еще и обвинят, что врачи «зарезали» больного!

На вскрытие мы никаких явлений перитонита не обнаружили. Написали, что причиной смерти является сердечно-сосудистая недостаточность со всеми своими осложнениями. Чего еще писать? По нашему же мнению умер дед от тоски и чувства неблагодарности. Но разве это в посмертный эпикриз напишешь!

На удивление дочери после смерти отца прикатили быстро. Такие деловые, где тело забирать, где вещи покойного.

Спросил я у них: «Почему сразу деда не привезли? Ведь он же жаловался? Было же видно, что на самом деле мучается от боли». Их ответ меня тогда совсем поразил: «А мы думали, что он придуряется» Вот и допридурялся. Умер, старик….